Последний поклон
Мне хотелось первым встретить бабушку, и оттого я пошел не улицей, а огородами. От забора остались одни подпорки хворостины. Баня не пахла дымом, с нее упала крыша. Но небольшой участок земли с грядками и поленница дров под окном свидетельствовали о том, что в доме живут.
Дверь в дом была распахнута, краска почти везде облупилась. Хотя я шел осторожно, щелястые половицы постанывали под сапогами. Темнее становилось впереди, дряхлее пол, пахло мышами и плесенью.
Бабушка сидела возле подслеповатого окна и сматывала нитки на клубок.
Буря пролетела над землей. Смешались, перепутались человеческие судьбы, погибли миллионы людей, фашизм подох, а тут ничего не изменилось. Висит шкафчик с ситцевой занавеской, стоят чугунки и кружка, только вилок и ложек мало, не пахло в кухне квашенкой, коровьим пойлом, вареными картошками, а так все, как было, даже бабушка на привычном месте, с привычным делом в руках. Но как она изменилась! Какие маленькие сделались у нее руки. Кожа была желтая и блестела. Видны были каждая косточка и пласты синяков. Тело уже не справлялось со своей работой, не хватало силы заглушить и растворить кровью ушибы. Щеки бабушки глубоко провалились. Бабушка, увидев меня, пыталась улыбнуться стершимися, впалыми губами. Она сделала попытку встать, но ее шатнуло, и она ухватилась руками за стол. Я сгреб бабушку в беремя. Она по-птичьи тыкалась мне в грудь, где сердце, и все повторяла, что бесконечно молилась за меня. Она оглаживала, ощупывала меня, в глазах ее стояла память, и глядела бабушка куда-то сквозь меня и дальше. Потом она вспомнила мою мать-покойницу и заплакала старческими слезами, о чем-то сожалея и чему-то радуясь. Бабушка ослабела и говорить ничего уже не могла, только целовала мои руки, мочила их слезами. Я не отбирал у нее руки, молча и просветленно плакал, ведь бабушка была отцом и матерью, всем, что есть на этом свете дорогого для меня! Вскорости бабушка умерла. Мне прислали телеграмму на похороны, но меня не отпустил начальник с производства.
Я еще не осознал тогда всю огромность потери, постигшей меня. Случись это теперь, я бы ползком добрался от Урала до Сибири, чтобы закрыть бабушке глаза, отдать ей последний поклон.
И живет в сердце вина. Гнетущая, тихая, вечная. Виноватый перед бабушкой, я пытаюсь воскресить ее в памяти, поведать о ней другим людям, чтоб в своих бабушках и дедушках, близких и любимых людях отыскали они ее, и была бы ее жизнь беспредельна и вечна, как вечна сама человеческая доброта. Я знаю, бабушка простила бы меня. Она всегда все мне прощала. Но ее нет. И никогда не будет. И некому прощать…